СМЯТЕНИЕ

помочь рядовому чабану, но не помог. А Колбай про молчал, наоборот, зарезав барана, сделал вид, что все его заботы — это мелочи жизни, а главное — оказать боль шое казахское гостеприимство. В прошлом году его младший брат был привлечен к уголовной ответственности, и Колбай заходил к Каратаю просить за брата. Тот вместе с двумя джигитами собрался к девчатам, студенткам, в соседний совхоз. Была самая го рячая пора жатвы. В бортовой машине, на которой рабо тал брат Колбая, оставалось около тонны зерна — комбайн сломался, и парень поленился с таким малым грузом ехать на ток. Прямо с поля, пока техпомощь чинила комбайн, они поехали к девушкам. Оставив приятелей у общежития девчат, он погнал обратно на свое поле. На трассе его остановил рейдовый наряд ОБХСС. Увидев в кузове зер но, милиционеры составили акт. Никто не поверил ему, что он и не думал воровать зерно. На следствии джигиту стало ясно, что его могут лишить свободы на год. Вот тог да-то Колбай и пошел к Каратаю. «Я не могу давить на суд. Пусть получает по справедливости»,— сказал он и почти выгнал чабана из кабинета. Народ потом долго толковал, ссылаясь даже на районного прокурора, что джигит сел ни за что. Если бы Каратай вмешался в дело, районный суд, ко нечно, послушал бы его. Потом он пожалел и долго ругал себя: нашел где проявлять принципиальность. Он ехал сюда с чувством неловкости, палец о палец не ударил, чтоб помочь человеку, а потом ввалился в его дом и сел на самое почетное место. Но Колбай делал вид, что совершенно ничего не произошло, что год, который отсидел младший брат, это сущий пустяк… Каратай и за столом, и когда Колбай показывал свое хозяйство, порывался спросить у него о брате, по каждый раз не хватало духу начать этот разговор. Через два часа он распрощался с домом чабана. Здо ровый грейдерист ни на минуту не отходил от подмерзше го напарника и наконец-то привел его в себя. За мясом все радовались тому, что нога у парня ожила. Накормив больного, товарищ завернул его в теплое одеяло, посадил в свой’грейдер и впереди всех выехал к центральной усадьбе. Прощаясь с Каратаем, джигит вдруг сказал ему: