как нам кажется, горами ворочать, но стоит отцу прикрикнуть на него, становится податливым, как комок ваты. Возможно, поэтому я, хоть и не ахти какой любитель древней игры, тоже с нетерпением жду вестей о предстоящих кокпарах. Что ни говори, а обстановка в доме разряжается — всем становится будто теплее, уютнее… Ни отец, ни Тастан не баловали меня. Не помню, произносил ли кто-нибудь из них ласковое «айналайын». Зато не раз приходилось слышать, как отец выговаривал матери: «Будешь сюсюкать — загубишь парня. С блажью в голове вырастет». …Сегодня дома необыкновенно тихо. На кровати в углу неслышно спит Тастан. Укрылся с головой тонким байковым одеялом — не шелохнется. Завтра мне ехать учиться, — далеко, в самую Алма-Ату. Как говорит мать: поможет всемогущий Азирет-Султан — поступлю в институт, не поступлю — вернусь домой. Можно прожить и без института. Лишь бы здоровье было, а учение никуда не уйдет. Отца дома нет. Куда уехал — неизвестно. У него в обычае не посвящать домочадцев в свои дела: того и гляди — заберут себе в голову, что слишком много понимают! И мы привыкли не перечить ему, помалкивали — не ровен час, налетишь на его гнев. И привычка эта вошла в кровь и плоть. Вернуться отец должен был к вечеру. Но теперь почти полночь, а его все нет… Ложась спать, Тастан обещал, что завтра отвезет меня на гнедом к железнодорожной станции. Согласиться на это его уломали насилу. «Лошадь устанет,– говорил он.— Поезжай на ишаке. Оставишь его у Сопыбека, а мы потом как-нибудь пригоним обратно». Но вмешалась мать. «Бессовестный ты, бессовестный! — запричитала она.— И как у тебя язык поворачивается! Коня пожалел! Брата родного — на ишаке! Что люди скажут? Не сдохнет твой гнедой. Вези — не возражай!» Тастан помолчал-помолчал, но перечить, видно, нахальства не хватило. Буркнул: «Ладно! Уже и не скажи ничего!» С тем и заснул. А мать все хлопотала и хлопотала вокруг меня. Засовывала в потрепанный черный чемодан что попадалось под руку. Потом, когда вещи переставали умещаться, перебирала их заново. «Адыра калгыр — бормотала она.— И разве есть у них жалость? Своя кровинка, родной сынок на чужую сторону едет, а они — один мотается где-то, а другой — спит». И украдкой смахивала со щеки слезинку. Потом подходила ко мне, гладила по волосам и целовала. Теплые капельки слез падали мне на лоб. Я чувствовал, что у самого щиплет глаза. Наверно, я, и правда слабохарактерный, как утверждал отец. Жалко мне было
Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45