не отвечала ни на один мой вопрос, да и тело почти не повиновалось ей, так что мне пришлось повозиться, чтобы усадить ее на лошадь. Потом взобрался сам и тронул. Время от времени приостанавливался и, откидывая ворот тулупа, прикладывался к ее губам. Слыша слабое дыхание, я торопил коня. Дома была суматоха. Только что вернувшийся отец, узнав, что Салтанат еще нет, засобирался снова. И когда я с женеше на руках вошел в дом, оба с матерью испуганно бросились мне навстречу. Мать запричитала, как по мертвой, лицо отца покривило судорогой. Я уложил Салтанат на полу возле печки, и мать с воплями рухнула на ее тело. Отец, побледнев, опустил голову. — Да жива она, жива! — кричал я им. Лицо отца просветлело. Мгновение на нем трепетала радость, и опять он стал самим собой. Обычным приказным тоном сказал матери: — Вставай! Не померла, так ты задавишь. И хватит выть! Но мать, видимо, не в силах была остановить своих слез, хотя теперь плакала от радости. Поразил меня и отец. Долго я потом вспоминал его на мгновенье посветлевшее лицо и радость, вспыхнувшую в глазах. Значит, и он мог быть просто человеком. Непонятно только, зачем глушил это в себе… Часа через полтора вернулся Тастан. От мороза щеки его почернели. Он вздрогнул, когда услышал, что Салтанат полуживую привезли незадолго перед его приходом. Но нас ли постеснялся или уже привык так относиться к ней, к жене он не подошел и даже не спросил, где я нашел ее. Сдвинув широкие брови, присел на мешок с мукой у железной печи и долго сидел молча. Кто знает, какие мысли бродили у него в голове? Возможно, в эту минуту он жалел свою маленькую жену, может, проклинал себя за недавнюю вспышку гнева, когда оставил след камчи на ее лице. Или впервые подумал, что у его жены мужественное и самоотверженное сердце. Может быть, он, не привыкший говорить ласковые слова, считавший подобное проявление чувств недостойным мужчины, смягчился в эту минуту? Все может быть. Во всяком случае, мне хотелось, чтобы так было. Однако Тастан так и не подошел к ней, не проронил ни слова. Глядя на его каменную фигуру, я с горечью думал: «Бревно! Просто бревно! Только и на уме — своя гордость! Разве тебя переделаешь, если ты с детства отцом и знакомыми стариками приучен быть таким бесчувственным каменюгой!» Он очнулся и поднял голову лишь тогда, когда его окликнул отец: — Эй, ты чего

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45