голоса не подал,— наверно, не осталось сил. Жалость, будто костлявая рука врага, мертвой хваткой сдавила горло Омекею. О аллах, прости меня грешного, но что ты творишь с этими людьми? Неужели только ценой смерти можно было выкупить жизнь этого крохи?.. О аллах! Омекей уже давно жил под тяжестью обрушившегося на него чувства вины, бесконечных, выматывающих душу сомнений. В тот день, когда перед глазами собравшихся на суд старцев он произнес свою ложь, обвинив Комшу в убийстве сына Доскея, вряд ли думал, что будет не только страдать, но даже когда-нибудь озаботится судьбой этого человека. Перед ним был враг, кровный враг, а враг заслуживал только кары — больше ничего. О каком сочувствии может идти речь, если все они, эти скоты из аула Шерали, спят и видят, как бы насолить нам, унизить, да попросту уничтожить нас! — думал он. И потому сердце не должно знать пощады. Месть, только месть может остановить их коварные замыслы. И месть эта — праведна. Сомнения он впервые ощутил, когда Шерали отказался заплатить долги своего родича. Омекей оттолкнул их: притворяется, делает вид, что все ему нипочем. Но после смерти Комши сомнения вернулись вновь. Бай мог бы выкупить мальчишку, он должен был это сделать… Значит, они мстили не тому, кому нужно? Они обрекали на страдания и смерть ни в чем не повинного человека? Теперь Омекей уже наверняка знал, что вина за печальную судьбу заложника лежит на нем, а потому так яростно и вступился тогда за мальчишку перед Укитаем. Позднее раскаяние давило Омекея, его совесть не знала покоя, и он мучительно размышлял, как искупить вину, как облегчить сердце. Но судьба, точно она считала, что мало терзает его, привела теперь увидеть смерть этой несчастной женщины. Вот и еще один грех ложился на его душу. Держа на руках полуживого ребенка, он с пронзительной ясностью осознавал, что ужасная, полная оскорблений и нужды жизнь Тунгыша и этого младенца будет продолжаться до тех пор, пока он не сделает чего-то такого, что облегчит их судьбу. И он обязан что-то предпринять — иначе никогда ему не чувствовать себя честным человеком, каким он привык считать себя с детства.   Молчун навсегда запомнил, что первыми могилами на Кабантау, куда переехал аул Доскея, были могилы его матери и маленького брата. Но узнал он об этом не сразу. Ему не говорили, кого, завернув в кошмы, вынесли джигиты из аула, а он и не спрашивал. Бросилось в глаза лишь то, что по покойникам не плакали и не

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53