стонали, как он видел не раз. Только Омекей да еще кое-кто из аульных были опечалены, перешептывались между собой и чаще, чем обычно, посматривали на него, и в их взглядах просвечивала жалость. Обморозившегося Укитая привезли с этими двумя трупами. Теперь мырза почти не показывался из юрты — выздоравливал. Впрочем, о нем мальчишка беспокоился меньше всего: чем дольше не увидит он Укитая, тем меньше получит подзатыльников. Словом, Тунгыш очень скоро позабыл обо всех этих событиях и вспомнил о них лишь месяц спустя, когда кто-то по неосторожности проговорился и рассказал, кого захоронили джигиты по возвращении из поездки за мырзой. Он и теперь еще помнил, как, босой и простоволосый, бежал к могилкам матери и младшего брата, как в горестном безудержном плаче бился там, обнимая невысокие холмики, как потом, когда прибежавшие аульчане подняли его, он, придя в себя, обнаружил сорванные до кровавого мяса ногти на руках — пытался раскидать постылую холодную землю, навсегда скрывшую от него мать и брата. * * * Прошло много лет, много джайляу переменили кочевья, много зимовок осталось позади. Умер Шерали, хваставший своим здоровьем и, казалось, собиравшийся прожить тысячу лет, закрыл навечно свои глаза Доскей, так и не отомстивший врагу. Теперь уже сыновья почивших баев сцепились между собой в мертвой схватке, будто хотели наверстать упущенное отцами, напрочь забыв, что их тоже не обойдет стороной беспощадная ко всему живому смерть. И лишь Тунгыша, казалось, все это ничуть не интересовало. Из маленького тщедушного мальчика он превратился в долговязого жилистого джигита, сильного и выносливого. Правда, был он, как говорили в ауле, чокнутым, но этому никто и не удивлялся — постоянные побои и ругань сделали свое дело. — Придурок! — кричали мальчишки, завидев его. — Эй, придурок, помоги,— звали взрослые. Он не поражался этому прозвищу и не бунтовал против него. Добросовестно делал любое дело, какое ему поручали: рыл колодцы, ходил за скотом, стриг овец, вил арканы, месил кизяк. Но никто и никогда не видел его смеющимся, он не хвастал своими победами, не жаловался на жизнь и не проклинал ее, даже девушки не пробуждали в нем желания побыть с ними, позубоскалить, а то втихую и поцеловать. Единственная радость, которую он позволял себе, был сон, а если повезет — любил поесть досыта. Но и в этом был он неприхотлив: мог и недосыпать, мог и голодать. Вот тогда-то и стали замечать в ауле, что, месяцами, годами бредя
Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53