холодного чая и поднялся. Старик молча сидел у очага, уронив голову на грудь. Так он сидел и когда ушел Омаш, и когда совсем истлели дрова в земляной печурке. Тьма окружала старика со всех сторон. Но темнее тьмы были мысли об Омаше и страх перед этим человеком. Никто в казахском ауле никогда не закрывал дверей, не запирал ворот. Никому бы и голову не пришло, что появился человек, ворующий на ночь ишаков и арбы. Пропала арба, спроси у соседа. Найдется. Кто-то из своих, значит, взял по надобности. Вернет. Каково же было удивление, когда однажды нашли запряженную арбу за аулом. «Вот безобразники! — возмутился хозяин.— Надо же так. Надорвались бы, что ли, если б на место вернули?» Омаш сразу убедился: ночью тут не то что арбу, самих обитателей можно вместе с постелями уволочь — и на этот раз не хватал первое, что попадется под руку, а не спеша выбрал телегу получше из тех, что стояли со всей упряжью, задрав оглобли, за сараюшками, беззаботно брошенные там, где днем с них сгрузили дрова или сено, перебрал и нескольких ишаков, пока не остановился на одном, рослом, с крупными бабками. Несчастное животное не успело даже опомниться, как оказалось между оглобель. И через час Омаш был уже возле своего шалаша. Он подогнал арбу к самому входу, спрыгнул с телеги и полез внутрь. То, что предстало его глазам, заставило даже рот разинуть: старик с внуком сидели молчком возле керосиновой лампы, увязав в тюки свое барахло. Омаш уселся напротив и уставился на них так, будто в каждом хотел прожечь глазами по дыре. Молчание длилось долго. Наконец старик поднял голову — губы его дрожали. Он произнес через силу: — Мы… мы лучше уйдем. Не нужно нам ни дермене, ни богатства. Ждали тебя, предупредить… И без того смуглое лицо Омаша прямо на глазах чернело — наливалось кровью, это было заметно даже при слабом свете лампы. Он не произнес ни звука, но лошадиные губы его страшно шевелились, вот-вот с них должны были сорваться ругательства. Старик с внуком, и без того казавшиеся пришибленными, окончательно съежились перед ним, как цыплята перед коршуном. — Вспомнили о карах небесных да муках адских? — прорычал Омаш.— Значит, все, что говорил я, ветром унесло? Ангелов из себя корчите, а меня в дьяволы записали? Не выйдет! Ты, старик, забыл, наверно, как уже принимал ворованную дермене, поздно ангела из себя ломать! Весь в грехах, как в дерьме. Не отвертишься,
Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41