шутил со стариком. Все-таки слаб человек — Токсанбай сам удивлялся себе: стал приветлив с Омашем и порой ловил себя на том, что поступает так, словно ничего и никогда между ними плохого не было. Нет, страх не прошел, не перестал Токсанбай и остерегаться Омаша, но ведь они день и ночь рядом — можно ли без конца хранить в сердце злобу? Иногда, возвращаясь с награбленной дермене, он рассказывал Омашу что-нибудь веселое и сам смеялся до слез. Но нет-нет да вступала в сердце тоска, обрывал себя на полуслове. И тогда глаза его вдруг тускнели, жестче проступали морщины на лице, а из груди вырывался слабый, как тихий стон, вздох: «О господи, прости меня, грешного». Чаще всего это случалось со стариком, когда он замечал, что Ергеш, подражая ему и Омашу, тоже беззаботно и весело берет чужое и, кажется, совсем не думает, можно ли так поступать, хорошо это или плохо. Поспели дыни, и Омаш совсем позабыл о сне. Не давал покоя и старику с мальчишкой. Оставив их под мостом, он уходил вверх по арыку, и через полчаса в воде появлялись плывущие друг за другом, как гусиный выводок, спелые пепельно-желтые дыни. Ергеш вылавливал их, а старик складывал на берегу. Потом возвращался Омаш, дыни вталкивали в мешок и уносили к шалашу. Думая об Омаше, старик лишь головой качал — ничем не брезгует! Полынь так полынь, дыни так дыни, была бы бахча, птичье гнездо или жнитво — все разорит, только бы себя ублажить. Для него, видно, и понятия такого не существует: свое — чужое. О алла, до чего может дожить человек, забывший о других людях! И тут же ловил себя на мысли: а ты, старик, много о других думаешь? Так кто же дал тебе право осуждать? И опять горестно вздыхал: о алла! Три месяца прожили они в зеленых холмах. Для старика это время было наполнено душевной борьбой и сомнениями. Золотисто-желтая осень оплела стебли дермене и гулькайыра тонкими, невесомыми нитями паутины. Начали постепенно покидать степь и жнецы: пустели шалаши, исчезали многочисленные стога. Зеленый ковер степи выцвел под солнцем, стал изжелта-грязным, веселыми золотыми кострами горели в закатных лучах солнца высокие тополя на окраине аула, в который частенько наведывался Омаш. Большая часть забот осталась позади, предстояло сделать совсем немного — вывезти и сдать дермене. Кончили работу и государственные бригады жнецов. Теперь не пустела тропа, ведущая к аульному магазину. И по вечерам с полевого стана разносились по степи песни. Да и с чего
Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41