беспорядок ему понравился: он почувствовал себя вольно. Снял с кровати постель и расстелил ее на полу — так привычнее, а потому и удобней. Разделся и растянулся на жестком ложе, уставив в потолок седой очесок бороденки. …Оттого что в городе у них не было знакомых, они целые дни проводили в гостинице. Старик больше лежал на своем матраце, а Ергеш, хоть и рвался на волю, боялся ослушаться деда, который дальше двора его не отпускал. Вот почему единственным связным с внешним миром в этом добровольном заточении у них был Омаш. Токсанбай встречал его с такой радостью, будто бесноватый был ему роднее родного. Когда Омаш появлялся в комнате, старик забывал обо всех обидах и унижениях, которые претерпел в степи, исчезла даже ставшая в последнее время постоянной мысль о грехе, которым он так безжалостно по милости Омаша замарал свою душу. Вечером третьего дня Омаш явился радостный. — Старик, карманы готовы? — зареготал он.— Завтра после обеда денежки будут наши! — Ура! — вскочил мальчик. — О алла, спасибо тебе за все милости твои! — проговорил дед. — Ура — это правильно,— сказал Омаш, глянув на Ергеша.— А ваше «алла»,— повернулся он к старику,— не к месту. Разве алла, а не я сделал то, что вы имеете? Старик пришел в замешательство. — Не говори так, дорогой. Сперва бог, а потом — ты.— Старик замялся: — Ымм… а по скольку выходит, не узнавал? — А как же — узнал. Каждому по тысяче шестьсот! Устраивает? Так-то! Это и есть — пожать плоды своих трудов. Не послушались бы меня, сидели бы сейчас с пятью-шестью сотнями. А их особенно не растянешь: одну дыру закроешь — другая видна! Но Омаш жить умеет! А ты говоришь — алла, старик. Много бы ты дождался от своего бога, если б не я!.. Добродушное лицо старика вмиг побледнело, и улыбка исчезла с губ. Там, в степи, воруя дермене, он запретил себе думать о грехе, убедил себя, что вынужден делать это: не мог же он и в самом деле отдать на растерзание Омашу своего внука. Но теперь тяжелый кулак не висел ни над его головой, ни над головой мальчика. Настала пора отрезвленным оком взглянуть на свою вину. А вина жила в нем, больно давила сердце. И как бы Токсанбай ни старался забыть обо всем, успокоить себя, мол, сделанное уже сделано и незачем зря себя мучить, ему

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41