Киеван испуганно вздрогнул и широко раскрыл глаза: — А? Что? Старуха с ужасом отскочила от него подальше. — Эй, что случилось? — голос Киевана звучал бодро, будто он и не спал вовсе.— Случилось что, спрашиваю? Кыжымкуль, не в силах оправиться от испуга, молчала, только все пятилась назад, опасаясь, как бы он не побил ее. Однако, если она не ответит, побоев не миновать, и она брякнула первое, что на ум пришло: — Ветер никак не утихнет… — О-о, безмозглая! Могла и не будить меня из-за того, что ветер не стихает. Мне-то какое дело, утих он или нет! Подобрала бы лучше свои космы. Старуха поспешно стала заталкивать седые жидкие волосы под жаулык и краем глаза настороженно следила за стариком. Убедившись, что он не собирается вставать, она вздохнула облегченно, точно тяжелый груз сбросила с плеч. Снаружи ветер завывал с неутихающей силой. Она вышла в настывшие сени, растопила печь. Длинные поленья сгорали быстро, безжалостный ветер вытягивал их жар, и языки огня едва-едва лизали дно старого черного казана. Она хотела сварить старику бульон из припасенного куска мяса и поджарила на сале лук. Гудение очага, вкусный запах жареного лука заполнили все, оживили унылый домик. Благодаря старухе, выходившей вместе с другими на сбор колхозного хлопка, и в этом доме всегда можно было что-то сварить в казане, хоть три раза на дню. Но людям с птичьим чутким сном, с птичьим желудком ничто не покажется вкуснее легкой домашней лапши. Чтобы замесить крутое тесто, нужна сила в пальцах, а ведь сейчас не то что прежде: уже не получается у Кыжымкуль хорошее тесто, нет у нее сил хорошенько размешать его, к тому же и соли она то переложит, то недоложит. Но лапша плавает в бульоне, а какие-то катышки или расползшееся тесто. Сколько брани и побоев досталось ей за это от старика! Правда, такое бывало, пожалуй, уже лет пять или шесть тому назад. Теперь старик на это не обращает внимания: не то что катышки, а пустую похлебку подсунь ему, не заметит. Не глядя глотает все, что ни поставь перед ним. Может быть, ему надоело браниться, а может быть, он понял, что и старуха, как и он сам, не молодеет, а стареет с каждым днем, и силы иссякают день ото дня. Нелегко их накопить старухе, чтобы приготовить и эту немудреную пищу. Может быть, он и понял, отчего бы не понять? Не глупец же он… style=»font-weight: 400;»>Темноликая старушка взяла рассохшееся от старости сито, насыпала две горстки муки и стала катать сито между сухими ладошками с треском, какой издают копыта резвого теленка. Потом взяла с подноса, помятого и местами проржавевшего, щепоть побуревшей соли, развела в воде, всыпала туда просеянную муку и замесила комок теста не больше своего кулачка. Труднее всего было раскатывать тесто скалкой, приходилось наваливаться на тонкую скалку всем телом. Скрипел стол, скрипела рассохшаяся доска, но казалось, что это скрипят и стонут усталые старые кости. Обычно после еды старуха наполняла черный мешочек заново травой и до чая оставляла его размокать в воде. Если старик никуда не спешил, она присаживалась ненадолго с ним рядом, и они беседовали о том о сем, о каких-то мелочах, но мелочи эти согревали их обоих. После того как проходил кайф у Киевана, они стелили постели и укладывались спать. Ну, а если старик уходил куда-нибудь, она разжигала подслеповатую лампу и, как всегда, коротала время за бесполезным и жалким делом, чинила расползавшиеся от дряхлости вещи. А то монотонным голосом затягивала унылую мелодию, доставала веретено и шерсть и принималась прясть. Не ложилась, пока не приходил старик. Конечно, она могла прикорнуть, сидя на привычном своем, насиженном местечке у печи, прислонясь к ней вечно мерзнущей спиной, но постель до возвращения старика она не стелила. С тех пор как она переступила порог этого дома, никто отсюда не выбирался в дальний путь и никого не ожидали издалека. Она видела и знала только худого сурового старика, желтый самовар, бурый мешочек, мокнущий в воде. Долгими днями думала она лишь о своем старике, стерегла каждый его знак, каждое движение. Когда бригадир в страдную пору уборки сзывал весь народ в поле, она не отказывалась, выходила на день-два вместе со всеми. За день едва набирала мешок-другой хлопка, согнувшись, постанывая, не в силах разогнуться, а к вечеру, держась за поясницу, вместе с остальными плелась домой. Если до всевышнего не доходили ее стоны и он не укладывал ее в постель, она ходила в поле еще дня три, но все же всевышний не забывал о ней. Глядишь, на четвертый день, ну самое большее — на пятый, он укладывал ее в тепле, возле печки, покойно и уютно. Приходил угрюмый бригадир, вечно ссорившийся с ее стариком, подолгу стоял над ней, не находя нужных слов, пока наконец не срывался с места. Обычно в этот день кто-нибудь приносил ей продукты: муки и мяса… Помогало ли старухе лекарство Киевана или еще

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82