навзрыд. — Милая, не нужно, успокойся, все будет хорошо,— голос Кымки звучит по-матерински ласково.— Ты плачь, плачь, легче станет. И Кыжымкуль уже плакала, не стесняясь Кымки. Дети не пугались ее плача — сироты, они привыкли, должно быть, к горьким рыданиям овдовевшей матери. Вскоре Кыжымкуль рассказала Кымке все, до единой мелочи. Говорила, и плакала, и сжимала благодарно руку Кымки, гладившую ее по голове. Вот так к сорока заплатам рубища вдовы прилепилась Кыжымкуль сорок первой. Девушка прониклась острой жалостью к вдове, у которой всего-то добра был один сундук, один ящик полупустой для посуды, четыре или пять ветхих одеял. А еда такая, чтобы только не умереть с голоду. Порой Кыжымкуль забывала о себе, о собственном горе, испытывая невыносимую боль при мысли о беспросветном существовании этой доброй трудолюбивой женщины, своей спасительницы, готовой поделиться последним куском с тем, кто попал в беду. И в то же время чувство удивления не покидало девушку, выросшую в полном довольстве: неужели и так могут жить люди? Неужели жизнь способна быть такой жестокой, еще более жестокой, чем отец и брат самой Кыжымкуль, и казнить изо дня в день даже малышей, лишая их радостей, беззаботности, всего, что украшает детство? Есть кусок в доме — они радуются, пришлось подтянуть животы — становятся печальными, как старики. То, что удавалось Кымке добыть на пропитание сегодня, помогая по хозяйству соседям, съедали в тот же день, препоручая аллаху заботу о дне завтрашнем. Однажды, полная сострадания к этим обездоленным, Кыжымкуль сняла с руки золотой браслет и протянула Кымке: — Берите, тетушка,— она с особенной теплотой называла так эту добрую женщину.— Было их два, да один я потеряла, когда бродила в степи. Продайте его, будут деньги на пропитание. Кымка испугалась, отстранила протянутую к ней руку: — Ой, что ты, доченька! Не возьму, ни за что не возьму. Ты, может, думаешь, что я считаю тебя лишним ртом? Нет, того, что у нас есть, на всех хватит. Было бы здоровье, да эти сопливые были бы живы. А я на всех нас заработаю!.. Она говорила, как богачка, эта женщина. Наверно, она и чувствовала себя истинной богачкой, а может быть, и была ею? Бывает ли большее богатство, чем щедрое, полное любви к людям сердце? — Тетушка, возьмите, пожалуйста, я обижусь, если не возьмете. — А я обижусь, если будешь настаивать. Родная моя, ты, наверно, жалеешь нас, видя нашу жизнь? Да
Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82