так пришлось Даулетбаю выехать на поиски дочери, которую в безрассудной ярости он прогнал из дома, ни на минуту не сомневаясь в справедливости этого решения, не задумываясь о ее судьбе, не сожалея. Скрываясь от людей, скакали они по бездорожью вдвоем — с собой взял Даулетбай лишь усатого джигита, того, который мог показать место, где некогда была покинута Кыжымкуль. Вспоминая, как она едва тащила ноги, готовая вот-вот упасть, джигит сказал, что не могла она уйти далеко от того места. Либо умерла где-то там же, в степи, либо добрела до ближайшего крохотного небогатого аула,  да там, возможно, и прижилась у кого-нибудь в услужении. Через несколько дней пути, хотя они и засветло приехали к аулу, где жила Кыжымкуль, Даулетбай и его спутник дождались в степи темноты и лишь тогда решились постучаться в окно ближайшего домика, стоявшего несколько на отшибе… В доме Кымки поужнали — наелись жидкой похлебки—и теперь готовились ко сну. Дети спорили из-за подушек, одеял, гонялись друг за другом, стоял веселый гомон. Кымка журила старших, заступалась за слабых, заканчивая мытье посуды. Из-за шума и возни никто вначале и не расслышал осторожного стука в окно. Наступала зима, окно затянули мешковиной, и она уже успела затвердеть от сырости и первого морозца. Снаружи постучали сильней, рукояткой плети. Оспан оказался ближе всех к окну, он вздрогнул от неожиданности и прислушался. Барабанный звук повторился: тук-тук-тук… — Мама, мама, кто-то стучится в окно. Но шум и галдеж помешали матери расслышать его слова. — Эй, Коспан, кому говорят! Отпусти подушку! Вы ее сейчас разорвете, она и так еле дышит. Можно подумать, что вы тут первые богачи, добра не жалеете!.. — Мама, мама… — Ты что кличешь меня, Оспан? Не заблудился ли ты, как в степи? — Кто-то стучится в окно. Моментально в комнате наступила тишина, дети застыли в тех же самых позах, в каких застигло их неожиданное сообщение. Все глаза были устремлены на квадрат мешковины. Тук-тук, тук-тук… С улицы постучали сильней, и по промерзшей мешковине прошла белесая трещина. — Ойбай, мертвяк пришел! — завопил тоненький детский голос, и все дети, кроме подростка Оспана, попрыгали под одеяла. Теперь они жались поближе друг к другу, бросив подушки на пол. Кыжымкуль только что покормила грудью ребенка, она задвинула полог, и старая люлька, в которой укачивали всех детей этого дома, заскрипела, раскачиваясь из стороны в сторону. 400;»>Кымка посмотрела на детей, на Кыжымкуль, почмокала от удивления губами и пошла к двери. Отодвигая засов, она на всякий случай громко спросила: «Кто там?» — Байбише, не бойтесь. Мы едем из Балталы. Отворите, — ответил спокойный низкий мужской голос. Кымка отворила дверь и впустила незнакомцев. Два человека в тяжелых меховых шубах и зимних шапках вошли один за другим и степенно поздоровались. Весь их облик свидетельствовал, что эти гости — издалека. — Застигла ночь в пути, вот и постучались к вам,— говорил тот, что помоложе, отирая иней с усов.— Если вы не будете против, мы хотели бы посоветоваться… Мы понимаем, сейчас много развелось на дорогах всякого люда, обидчиков и разбойников, но мы не такие, не опасайтесь… — Ойбай, к чему разговор, все мы дети одного бога. Входите в дом, входите,— спохватилась Кымка, все время стоявшая с разинутым от удивления ртом. Желая загладить дурное впечатление, какое могла произвести ее растерянность и вопли напуганных детей, она первая шагнула из сеней в комнату и в ответ на вопросительные взгляды быстрых глазенок, сверкавших из-под одеял и халатов, крикнула: — Эй, вставайте, к нам гости! Дети бедняков пугливы, но и чутки, и со смекалкой, без которой бедняку туго приходится в жизни,— малыши только что с воплями ныряли под одеяла, и вот уже повскакали с мест и чинно, полные живого любопытства, пристроились у теплой печки. При словах «К нам гости!» утих и однообразный скрип люльки. Кыжымкуль торопливо застегнула на груди пуговицы ветхого платья, стала поправлять сползший на затылок платок. Гости перешагнули через порог комнаты и застыли, разглядывая суетившуюся у люльки молодую женщину. Воспитанная по восточному обычаю — не поднимать глаза на незнакомых людей, не разглядывать их в упор, Кыжымкуль прошла мимо с опущенными ресницами, понимая без слов, что для гостей нужно разогреть самовар. И тут сердце Даулетбая впервые дрогнуло. Это была его дочь, его родное дитя! В этом доме, в этом ветхом платье, которое он помнил дорогим и нарядным. О аллах, что сталось с ней, в каком она виде! Чужая, совсем чужая… В эти минуты Даулетбай не мог бы припомнить, тосковал ли он о дочери за эти полтора года хоть однажды. Еще вчера ему казалось, что нет в его сердце  места иным чувствам, кроме гнева против нее, навлекшей позор на всю семью. Он не мог бы припомнить, мучило ли его раскаяние, сострадание к несчастной дочери, но чувства,

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82