предложил тогда своему более молодому спутнику натешиться девушкой в степи, благо никто не увидит. Ему не хотелось, чтобы Кыжымкуль об этом вспомнила, но она помнила все и смотрела на него с нескрываемым презрением. Однако это не помешало ему еще горделивее расправить плечи: в последнее время он вошел в большое доверие у Даулетбая, стал его правой рукой, оттого-то и речи его были так смелы и свободны — он всегда знал, а не знал, так улавливал, что в какую минуту нужно его хозяину. И все же на этот раз он растерялся по-настоящему: а вдруг у нее развяжется язык и она поведает отцу о разговоре в степи? Это было опасно именно сейчас, в эту минуту, когда отец смотрел на нее с тоской и надеждой. Вдруг скажет, что не хочет возвращаться домой и из-за тех последних унижений, какие перенесла, изгнанная из дома, слушая речи отцова прислужника? Не удержаться ему тогда возле бая, нет, не удержаться. Не получилось бы так, что отец вернет себе любимую дочь, а он один окажется во всем повинен… И джигит замешкался, прервал свою речь, отошел в сторонку, с трудом сдерживая дрожь в ногах. — Отец,— Кыжымкуль подняла голову,— я боялась узнать ваш голос, не верила, что это вы. Отчего другие говорят за вас? Скажите что-нибудь, я так соскучилась по вашему голосу. Слова ее потрясли Даулетбая. Он ожидал упреков, жалоб, чего угодно, только не этой нежной дочерней просьбы. Так она говорила с ним когда-то бесконечно давно, протягивая ему навстречу тонкие полудетские руки, украшенные дорогими браслетами, тогда она прислушивалась к его голосу со счастливой улыбкой, и для нее, дочери, низкий звучный голос Даулетбая приобретал особенную мягкость. Так было до того злосчастного дня… Рычание зверя, жаждавшего крови, услышала она в тот день. Тщеславие, жажда власти заглушили в душе Даулетбая не только любовь к рожденному от него созданию, но малейший проблеск милосердия. Но сейчас, услышав эту нежную просьбу от дочери, обреченной им на страдания, он дрогнул. Правда, где-то в глубине души тут же зашевелилась будто змеиное жало, крохотная ядовитая мысль: «Не насмешка ли это?» Зашевелилась и исчезла. Волшебная сила, не зависевшая от его воли, сорвала его с места, лишила всякой сдержанности. В мгновение ока он очутился рядом с дочерью. — Что я могу сказать тебе, дитя мое? Разве ты не догадываешься сама, какие слова живут в моем сердце? Сказать: «Я иначе не мог» — язык твердеет, не поворачивается. Признаться: «Я виноват» — шея тверда, не гнется. Все во
Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82