за руку на редкость чистенькую Гульбахрам. Обычно бывало так: возвращавшийся с войны уже там, в низине, слезал с арбы и дальше шел, а если мог, то и бежал навстречу толпе. Но сегодня этого почему-то не произошло. И мы насторожились, немного замедлили бег. Может, это чужой едет! А какая-то женщина, невесть к кому обращаясь, даже спросила: — Да наша ли это арба? Возница расслышал голос женщины и, остановившись, потому что дальше уже ехать было некуда, сказал: — Наша, наша.
- Но где же в таком случае Барибай?..
— Эй! — крикнул кто-то.— А не встретил ли ты, случаем, арбу с Барибаем? — Да вон он, ваш Барибай… Лежит…— ответил одноглазый джигит в повидавшей виды шинели, и голос его при этом был очень тихим и словно бы виноватым. Орынша растолкала толпу и бросилась к длинному, похожему на гроб ящику, в котором обычно возили кизяки, хворост, лед… Склонившись над зтим ящиком, она страшно закричала, зарыдала, стала рвать на себе волосы. И в секунду, когда она умолкла, мы расслышали хриплый, сдавленный, чужой голос никому не видимого Барибая: — Я живой, Орынша, ты не плачь… Я еще пригожусь вам… Он вернулся в аул без обеих ног и всего лишь с одной рукой, да и то отнятой по локоть. Орынша помогла ему чуть-чуть приподняться в глубоком ящике, и только тогда мы увидели его голову и плечи. По серым небритым щекам петляли крупные слезы. — Коке! Коке! — кричали обе его девочки, пробившись к арбе, и стали обнимать, целовать, тормошить его. Жалкая, мучительная улыбка мелькнула на лице их отца, он словно хотел сказать своим детям этим подобием улыбки: вот, мол, вы радуетесь, а ведь вернулся к вам не коке, а лишь то, что от него осталось. И все же был великий той! Сейчас уже аул жил не так голодно, как зимой, люди немного насытились. В двух казанах, больших, как подойники, варилась каша,— ешь сколько влезет. Потом до самого рассвета пели песни. Пел и несчастный Барибай. Только никто не мог подтянуть ему, потому что песню эту он сочинил сам, долгие месяцы лежа в госпитале, и была в ней жалоба на бессердечную судьбу, было проклятие войне, были даже слова о том, что лучше бы ему там и погибнуть, где настиг его вражеский снаряд. style=»font-weight: 400;»>Слушая песню, все плакали и тщетно пытались найти слова, какие могли бы утешить несчастного калеку. Но где они, эти слова?.. А я украдкой поглядывал на Барибая — глядеть на него открыто было как-то сттрашно — и думал: «Ладно, я бы и на такого отца согласился. Я бы сам кормил его с ложки так, как вот сейчас кормит его кашей несчастная и все же счастливая тетя Орынша». * * * Но вот опять наступила осень. Пора было начинать занятия в школе, однако до двадцатого сентября все мы, школьники, работали в поле, помогали снять урожай. В четвертом классе как-то само собою получилось, что я оказался за одной партой с Гульжамал. Она теперь стала совсем другая — более разговорчивая, веселая, не гнала меня, рассказывала об отце, которого любила, кажется, больше, чем когда-либо, прежде. Как-то я рискнул ей напомнить: — За что ты тогда назвала меня шпаной? Она улыбнулась, показывая ровные, крупные белые зубы. — Ну и что особенного? — Нет, скажи, ты и в самом деле так думала? — Не мешай,— бросила она, склоняясь над тетрадкой.— Сам был виноват. — Да я ж тогда ничего плохого не думал… — Жапсарбаев, не болтай,— громко сказал учитель Сейду, глядя на Кулмана. Кулман сидел со своей сестренкой Зергуль, но вовсе не потому, что ей надо было помогать. Девочка так училась, что стала любимицей Сейду. — Она говорит, что у меня ошибка,— пожаловался Кулман,— а где — не показывает. Все рассмеялись. Вот так Зергуль! — Ладно, потом найдешь,— улыбнулся учитель,— а пока не мешай уроку… В этот момент приоткрылась дверь, кто-то пальцем поманил учителя, он вышел, но тут же вернулся, бледный, взволнованный. — Все по домам,— сказал он сдавленным голосом.— Завтра поговорим… Мы сидели не шелохнувшись, в классе была пугающая тишина. — Что же вы сидите? Собирайте книги и расходитесь,— строго сказал учитель. И мы повставали со своих мест. До завтра мне ждать не пришлось — мама рассказала нам с Кулманом, что случилось: всех, кому уже исполнилось семнадцать, призвали в армию. А в нашем классе, между прочим, были и такие. Перед школой собралась толпа. Рыдали матери, сестры, братья, а новобранцы стояли отдельной группкой, и лица
Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45