скрылась, Пришли соседки, заголосили, и тут не выдержала и Орынша, заплакала. Но плакала недолго и, утерев уголком платка глаза, заговорила, обращаясь к женщинам: — Не надо. Не плачьте… К чему это? Если бы слезы помогали, если бы хотел аллах внять им — он был бы милостивее. Но он ослеп! Он оглох! Он ожесточился! Сколько молитв возносишь ему, сколько просишь о пощаде — и вот чем он отвечает. Нет уж, меня он больше не заставит, ни молиться, ни рыдать. Пусть хоть топором покарает за эти слова — я буду их твердить.— –И подняв голову, глядя в  потолок, Орынша сдавленно крикнула: — Больше ты мне не страшен! Слышишь? Женщины замерли в ужасе. Стало так тихо, будто все ожидали, что вот сейчас, через секунду, в дом ворвется дьявол Джебраил, вырвет сердце из груди дерзкой женщины и вновь вознесется в небеса. Но никто не посмел прервать Орыншу, напомнить ей о греховности таких слов и о неминуемом возмездии. А она еще не все сказала. — Не плачьте,— вновь обвела она сухими глазами женщин.— И не впускайте в мой дом плачущих. Не хочу! Не хочу, чтобы Барибая оплакивали, не то злонравный аллах услышит рыдания и обрадуется — вот, мол, не зря я старался! Зачем, зачем он не прибрал моего мужа там, на войне? Зачем надругался, заставив жить остатки его тела? Его мучил, нас мучил, заставил детей смотреть на изуродованное тело отца… О, бедный, бедный Барибай! — горестно воскликнула Орынша и прикрикнула на детей: — Что я сказала? Не смейте плакать! Гульжамал! Гульбахрам! Слышите меня? Спрятавшиеся под одним тулупом, девочки жались к печке. После окрика матери обе они мигом умолкли, но их плечики еще долго вздрагивали, и долго еще они всхлипывали. А на постели весело играл с котенком маленький сын Барибая и, изредка протягивая пестрого котенка кому-нибудь из взрослых, говорил: «На-на-на…» Утром следующего дня Барибая обернули белой тканью, чтобы проводить в последний путь. Все стояли опустив головы, все мрачно молчали, когда с улицы вдруг донесся звонкий, радостный крик пастушонка: — Суюнши! Готовьте суюнши! Оказалось, в аул возвращается тот, о ком и думать давно забыли, потому что похоронка на него была одной из первых, пришедших в аул. Возвращается — самый старший дядя Нурали — третий брат его отца, который вместе с двумя другими своими уцелевшими братьями сидел сейчас в доме Барибая. Здесь же была и жена возвращающегося — Акзейнеп со своими детьми.

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45