бы оглянулись, то увидели бы плачущую Гульжамал с плачущим мальчиком на руках и плачущую Гульбахрам, вцепившуюся в подол юбки своей сестры; увидели бы их расширенные от ужаса глаза. Это было бы слишком тяжело. Сейду подхлестывал камчой тощую кобылку и, удивленная таким непривычным обращением, она неслась вперед. В городе мы первым делом сдали в больницу совершенно пассивную, будто смирившуюся со своей судьбой и ко всему безучастную Орыншу. Приняли ее сразу, и врач сказал учителю, что все возможное будет сделано, однако лечение потребует немало времени.   *         * * Мы вернулись домой на третий день. По пути учитель Сейду заехал в правление колхоза и выхлопотал для детей Орынши десять килограммов пшеницы. Потом прошел на склад. Увидев его с добычей, мы очень обрадовались — хоть какое-то время ребята будут сыты — и поспешили к их дому. Гульжамал первая выскочила, заслышав скрип колес. Конечно, она не думала, что это вернулась мать, понимала, что ее оставят в больнице, и даже была этому рада, потому что с ужасом наблюдала, как день ото дня безумие матери углубляется. Но все же, видимо, какой-то лучик надежды светил в душе девочки,— человеку свойственно верить в чудо. Убедившись, что матери нет, Гульжамал сникла, губы ее дрогнули. Кажется, именно сейчас ее настигло чувство сиротства, какого не было, когда мать, пусть и безумная, была дома. Сейду поцеловал Гульжамал в щеку, подробно рассказал, как быстро мы довезли Орыншу до больницы, как хорошо она себя вела — не кричала, не пыталась удрать… Врачи обещают ее вылечить, а он, Сейду, будет навещать Орыншу в свободные дни и, может, даже их, ребят, как-нибудь прихватит с собою. Если, конечно, врач разрешит. В общем, он постарался успокоить Гульжамал, а потом вручил ей пшеницу и сказал: — Это — на первое время… Потом еще выхлопочу, не беспокойся. Девочка поблагодарила, но особой радости при этом не выразила, просто принесла из сеней ведро, пересыпала пшеницу и вернула учителю пустой мешок. — Завтра схожу на мельницу,— сказала она. — А ребята где? — спросил Сейду. — Спят. Где ж им еще быть? — по-взрослому, как уставшая от забот мать, ответила Гульжамал. Она вообще как-то разом повзрослела за то время, что мать сошла с ума. Ни в движениях ее, ни style=»font-weight: 400;»>в интонациях не осталось ничего детского, и она действительно из старшей сестры превратилась в хозяйку дома. Мы еще немного потоптались у порога и уже собрались уходить, когда Гульжамал сказала, обращаясь к Сейду: — А наши ребята… ну, которые прошлый год на войну ушли… — Ну что? Что с ними? — нетерпеливо прервал учитель. — Один погиб… Маден. — Не может быть! Когда? Кто тебе сказал? — Вчера утром «черная бумага» пришла… Мы вскочили в арбу и поехали к дому Мадена. Сейду не хотел, не мог поверить ужасной вести. Он сказал, что если бы это действительно было так, то в правлении или на складе, где он брал пшеницу, ему бы сказали. Такие вести мигом разносятся по аулу. Правда, не всякий любит сообщать о несчастье, так что, может быть… Я представил себе Мадена — в тот день, когда, стоя по пояс в холодном арыке, он бросал нам с Кулманом кизяки, лихо выкрикивая при этом: «Оп-ля! Сорок один! Оп-ля! Сорок два…» Я отчетливо слышал сейчас его голос, будто Маден сидел на арбе за моей спиной. И вспомнил еще, как он плясал перед нами нагишом, чтобы обсохнуть и согреться, и как в последнюю ночь уговаривал нас и себя, что ничего не боится, вот только маму оставлять жалко. Он был в наших глазах уже почти джигитом, хоть и учились мы в одной школе. Неужели больше никогда мы не услышим его голоса? Никогда? Но ведь второго такого парня, как Маден, не было, нет и быть не может! И если перестать жить в восемнадцать лет, то зачем было появляться на свет, пить материнское молоко, учиться ходить, плакать, смеяться?.. Зачем было отцу и матери спасать его от болезней, ласкать, подкладывать ему лучший кусок? Зачем все это было? Неужели для того, чтобы шальная пуля оборвала его жизнь? Учитель не велел нам с Кулманом заходить к несчастной матери. Мы ждали у ворот, не слезая с арбы. Он вышел довольно скоро, почерневший, угнетенный, велел нам идти домой, а сам поехал в другую сторону, видимо решил отвести на место арбу и лошадь. Мы не задали ему ни одного вопроса.   И вот мы с Кулманом идем по темному аулу, мимо давно уснувших домов, и молчим, подавленные только что услышанной вестью. Ветер, как тогда, в ту вьюгу, подталкивает нас в спину своими ледяными руками, в небе горят  те

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45