не знал, куда мне деться… По вечерам наш дом превращался в каменную клетку. Ходим по комнатам, молчим, тихо плачем… – О, аллах! Спаси от бед! — Зейнеп испуганно оглядела дом. – А дальше? Нашли его? – Да. Через год. – Через год?! Боже мой! Как так? – Улицу копали, и останки его обнаружили под асфальтом. В кармане брюк сохранилось удостоверение личности. А верхней части туловища не оказалось… – Что вы говорите! — вскричала от ужаса Зейнеп. –Хватит! Хватит! Не надо больше, умоляю вас! Какое зверство!.. Видимо, собственный рассказ растопил льдом настывшее в груди горе, и Айторе, обмякнув, долго сидел взволнованный, бледный. Чай был забыт, бесследно улетучилось и веселое настроение, с которым он вошел второй раз в этот дом. Зейнеп взяла со спинки стула полотенце, утерла глаза. Украдкой глянула на Айторе, мертвенная бледность уже отхлынула от его щек, на лице гостя появились признаки жизни. Айторе снял очки, достал из кармана платок, тщательно протер стекла. Потом отпил глоток остывшего чая, медленно поставил пиалу на место. – Давайте я вам горячего налью, — робко предложила Зейнеп. Айторе продолжал сидеть неподвижно, будто потерял слух. В доме нависла гробовая тишина. С каждой минутой она становилась все более тягостней и невыносимо давила на Зейнеп. Она вдруг почувствовала себя виноватой перед этим совершенно незнакомым человеком за то, что не сумела вернуть ему душевный покой, не смогла утешить, и теперь Зейнеп не знала, как поступить дальше. И еще она ощутила раздражение: этот, едва знакомый человек сидел с таким видом, будто ему нет никакого дела до хозяйки дома и он не собирался как–то сгладить тяжкое впечатление от своего рассказа. «Выходит, только я должна понимать чужое горе, а другим до меня и дела нет? Я одна должна суетиться перед всеми, бегать на цыпочках, метаться перед каждым, как бабочка. Всю жизнь так и было. Всю жизнь! Дожила до седых волос, а о себе не думала. С малых лет ухаживала за больной матерью. Она долго болела, лет десять не вставала с постели. Потом младшие братья и сестры, с ними о себе не очень–то подумаешь. И когда она, бедняга, металась между ними, хоть бы кто–то сказал: «Жаль тебя, подумай о себе!» Даже  те, кого она считала добрыми людьми, ни словом об этом не обмолвились. А когда братья и сестры подросли, стали самостоятельными, и они не сказали: «Ради нас ты металась, как мотылек, нам принесла в

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52