следил, чтобы не натворила чего-нибудь. В конце концов, в жестокий якутский буран она вышла искать сына, да так и не вернулась. Даже похоронить ее не смогли — не нашли… В Якутске она все повторяла: «Здесь и клочка родной земли мне не достанется для могилы, пойду хоть подышу холодом чужой земли». Никто ее словам как-то не придавал значения. А вот чем все кончилось… Когда Айторе закончил свой рассказ и откинулся на спинку дивана, Зейнеп отняла руки от лица, привычным движением потянулась наливать чай и не заметила, как слезы, стоявшие в ее глазах, закапали на клеенку стола. – Какая у нас мерзкая жизнь, — тихо сказала она. – Мечешься, лезешь из кожи вон, будто жить будешь вечно, кусаешься, дерешься, смеешься и плачешь, зажатый между огнем и водой, и каждое мгновенье тебе кажется, ну, вот, еще один шаг, и ты на пороге рая. А потом… исчезаешь бесследно. Через какой-нибудь десяток лет исчезнут и те, кто видел, знал тебя. И все! Как и не было тебя никогда. Даже могилу потом сравняют. А кому она нужна?.. Ради чего пришел в этот мир, ради чего ушел, что сумел сделать?.. – Зейнеп напугалась своих мыслей, приложила полотенце к глазам и горько, безутешно заплакала. Что увидела она? То ли минувшую тяжелую жизнь и в ее начале беспросветное детство, то ли никому не нужное существование впереди, а может быть, представила горькую судьбу несчастной, которая осталась незахороненной в стране вечного льда? Айторе этого точно не знал. Пока отчетливо понял лишь одно — у этой сидящей напротив незнакомой женщины душа удивительно чиста. Господи, она сердцем приняла его горе и вот льет слезы! Айторе вновь подивился простоте, нежности и непостижимой таинственности женской души, а ведь не разгадают эту тайну ни один Айторе, ни десять, сто, тысячи самых мудрых, на которых держится земля, мужчин, хоть собери их на один большой совет, так и пройдут они по жизни, ничего не поняв в женщине. – Пусть хоть двадцать детей будут у отца–матери, а каждому из них своя любовь, — сказал Айторе, продолжая вслух какую-то свою мысль. – Из-за того, что есть девятнадцать детей, двадцатого любить будешь не меньше. После гибели моего первенца осталась такая страшная пустота… О Господи! Он с рождения был резкий, задиристый. Иногда я думаю, что из-за своего характера он и пропал. Порой корю себя: «На что было мне добиваться министерского портфеля?» — Когда все это осталось позади, — кисло улыбнулся Айторе, — я часто вспоминал каждое

Pages: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52