Народ зашумел, словно потревоженный улей. И только тогда Пашат понял, что все испортил необдуманными словами, его лицо вспыхнуло от смущения и стало похоже на каравай, только что вынутый из печи. Оказывается, в хлопотах он забыл изменить фамилии людей, которых записал в разные национальности. — Эй, какой эскимос? Какой такой шуршит? – кричали работники отделения, и совсем заглушили Сепентая. Джигиты, фамилии которых были названы им, находились здесь же со своими женами, детьми, другими родственниками. И когда один из них был назван шуршитом, другой эскимосом, третий пушту, не говоря уже о других людях, их жены подняли неимоверный шум. — Эй, товарищ опраулаиш, — орала жена шуршита Темирбека. – Вы не позорьте так моего мужа, он не только не шуршит, но и в жизни отродясь не видел шуршита. Он казах! Он не только казах, его прадеды – отрарские конраты, которые сражались с Чингизханом, внутри конрата – кульшыгаш, внутри кульшыгаша – таз, внутри таза – бори, внутри… — Вы так не делите казахов на роды и племена, — пробормотал невпопад растерянный Пашат, кусая побагровевшие губы. Но тут подняли скандал жена эскимоса, жена пушту, и торжественный митинг превратился в шумное сборище. Председатель колхоза поняв, что шум и гам этот может длиться вечно, вышел вперед: — Терпение, товарищи, терпение! – поднял он руку. – Пусть названные товарищи выйдут вперед, и мы увидим своими глазами, кто они на самом деле. — Они – работники отделения, которых мы видим каждый день. Зачем им выходить? — Все-таки пусть выходят. Джигиты, где вы? Ну-ка, выходите вперед! И когда в центр круга вышли эскимос Сагынтай, пушту Ергешбай, шуршит Темирбек, народ разразился неудержимым хохотом. — Предатели! – погрозил кулаком им один подвыпивший джигит. – Продали свою нацию за тридцать монет. Я же уперся, дескать: «Даже если придется быть безработным и собирать жуков в степи, все равно останусь казахом». Теперь увидели сами то, что слышали! А я терялся в догадках, в чем дело, – почему эти восемь, когда уходили от Сепентая, улыбались, аж рот до ушей!.. Собрание шумело, словно встревоженный курятник. Неизвестно, чем закончился бы этот скандал, перешедший все границы, если бы бразды правления не взял в свои руки председатель колхоза. — Прекратите шуметь! – разгневался он. – Что это вы талдычите: «Шуршит, шуршит?» Ну и пусть будет, кому от этого плохо? Сейчас каждый советский человек волен записаться в